Мой первый учитель

В духовном плане моим первым учителем был трактор «Беларусь».

Это был старый, на то время списанный уже трактор с брезентовой кабиной и с вручную заводившимся пускачём. Пускач этот, небольшой одноцилиндровый двигатель, запускавший двигатель самого трактора, можно было завести, только намотав на его маховик верёвку и затем эту верёвку изо всей силы дёрнув – таким образом маховик начинал вращаться и вводил в работу цилиндр пускача – и пускач этот начинал реветь, куда тем драконам, и стоять рядом с ним было реально опасно.

И было это в 1974 году, в первый год после школы, когда я только начал свой трудовой путь.

Поступать после школы в какой-либо ВУЗ сразу я не решился. На то время я ещё не выбрал твёрдо, с какой именно областью деятельности хочу связать свою судьбу, и в какой ВУЗ в связи с этим следует поступать, и решил год подождать. Кому-то это может показаться не совсем серьёзным, но мне это представлялось тогда серьёзной проблемой, ставившей меня в тупик. Насколько я понимаю, при своих духовных задатках и при том интересе, который проявляли ко мне разные нелучшие духовные силы, да и силы не только духовные, я тогда просто был не готов ещё к самостоятельной жизни – слишком много было во мне наива и слишком много вокруг меня от этих самых сил провоцировалось ситуаций, против меня направленных. И что-то меня держало для большего моего созревания.

Когда я поделился своими сомнениями с отцом, он сам предложил мне не спешить и поработать пока у него. Отец на то время был начальником участка по строительству линий связи (главная его контора находилась в Одессе, куда он часто ездил согласовывать самые разные дела, а работы проводились в основном по югу Одессщины), работало на то время у него человек 10-15 постоянных рабочих плюс многие временно привлекавшиеся люди, дополнительный электромонтёр ему был нужен, и он начал меня убеждать поступить на работу именно к нему.

Одним из его аргументов было то, что в этом явно несовершенном мире к юнцам после школы на производстве относятся далеко не всегда лучшим образом, и ему не хотелось бы видеть меня где-то мальчиком на побегушках.

– Да при чём здесь это? Есть производственные обязанности…
– Ты  просто жизни не знаешь.

И действительно, когда дело дошло до восстановления этого самого списанного трактора, и я зачастил в один из местных ремонтных цехов, где с тракторами имели дело, то я наглядно убедился в разнице между мной и работавшими там моими сверстниками. К ним относились, мягко говоря, пренебрежительно. Ко мне же – с демонстративным уважением, уже по той причине, что я приходил как официальный заказчик работ со своими бланками нарядов на работу, и если мне надо было, допустим, просверлить пару отверстий, то я заполнял наряд на двадцать отверстий (никого это не пекло – одна государственная контора переводила деньги другой государственной конторе), и любой из слесарей-токарей и иже с ними бросал все свои дела и спешил выполнить мой заказ, потому что потом он получал за эту работу значительно больше денег, чем за работы обычные.

Да и у отца меня воспринимали на равных, не как зелёного юнца – отца его рабочие уважали, и это непроизвольно переносилось на меня, не говоря уже о том, что отец бы просто не позволил в отношении ко мне иного поведения.

Хотя оформлен я был как электромонтёр низшего разряда, и зарплату получал самую малую из всех там работавших (что-то около девяноста рублей выходило), несмотря на то, что работал наравне со всеми, а по времени зачастую и дольше многих других. У рабочих было их рабочее время, отец же зачастую пропадал на работе с утра и до позднего вечера, я же, естественно, пропадал там вместе с ним. К весне следующего года мне даже пришлось уволиться и устроиться работать в место более спокойное, потому что при работе у отца у меня не оставалось никакого времени на подготовку к вступительным экзаменам в ВУЗ.

Трактором я занялся вскоре после начала работы у отца, и месяца ещё не прошло. Где-то там был старый, уже списанный экскаватор на основе «Беларуся», как-то отец этот трактор оформил на свой участок, и мы приступили к его переделке. Из этого экскаватора надо было сделать подъёмный кран для того, чтобы устанавливать с его помощью столбы линий связи. Своего крана на участке у отца не было, краны приходилось заказывать по договорам в других организациях, или ждать, когда на несколько дней приедет кран из Одессы – это всё было хлопотно, приводило к постоянным нестыковкам и задержкам в работе, и свой кран под рукой был позарез необходим.

Сняли мы с этого «Беларуся» ковш, вместо ковша поставили самодельную стрелу с крюком, и всё достаточно неплохо получилось. Около месяца ушло на приведение трактора в порядок – слишком уж он был разболтанным – но как-то его в рабочее состояние всё же привели. Автодело перед этим в школе я изучал, какие-то общие понятия были мне известны, по просьбе отца один из знакомых трактористов взялся мне помогать и с ремонтом, и с освоением трактора – и я довольно быстро его освоил. И сам же на нём работал, хотя прав тракториста у меня не было. Ни меня, ни отца это не смущало.

Проблема была в том, что у этого трактора была слабая, сработанная уже гидравлика. Если шланги высокого давления удалось заменить, то ни масляного насоса для этой гидравлики, ни распределительной коробки для манипулирования этой гидравликой достать было негде, и пришлось довольствоваться тем, что было.

Работа выглядела так. Болтавшийся вовсю на коротком тросу пяти-семиметровый столб (бетонные он не тянул, а деревянные с бетонными приставками – вполне) надо было уравновесить и опустить в яму. Ямы обычно сверлились автобуром и  представляли из себя довольно аккуратные отверстия – в них надо было умудриться попасть. Хотя, в принципе, работа была не такой уж и сложной, но гидравлика…. Двигалось всё в основном рывками, плавность движений достигалась с большим трудом, к тому же гидравлика эта просто слабо держала груз, и постоянно надо было этот груз возвращать в прежнее положение, потому что он уплывал и вниз, и в сторону, и непонятно ещё куда – в общем, всё происходило в постоянной динамике движений, и надо было за всем успеть уследить. Болтавшийся столб дополнительно как-то пытались усмирить с помощь длинных верёвок, которые держали два-три человека, находившиеся подальше от этого неспокойного столба, но работавший рывками кран сильно осложнял всё это дело и делал его довольно рискованным.

Рабочие быстро отказались участвовать в этой затее, а самому это делать было весьма непросто, поэтому вначале мы это дело свернули. Ситуацию спасли стройбатовцы, которых отцу придали в работу.

В городке Килия на то время располагался военный строительный батальон, отцу уже неоднократно доводилось иметь с ним дело, и сейчас тоже из-за участия организации отца в строительстве каких-то совместных с военными строительных объектов отцу выделили пол-взвода стройбатовцев на его фронт работ.

Отца эти ребята уже знали и относились к нему довольно неплохо, но я был для них совсем другой случай. Папин сынок, салага, не знающий ещё, что такое армия, и если я что-то там ещё о себе думаю…  они готовы были «поставить всё на место». Тем более что слава об этих стройбатовцах в Килие шла довольно дурная, сами они об этом знали, этим гордились и всячески стремились такую славу поддерживать – в общем, воображали себя этакими головорезами, которым всё нипочём.

Проработали мы так несколько дней, поначалу они только присматривались, но день ото дня напряжение между нами росло, и во что это вылилось бы, неизвестно. Ситуацию изменил мой приезд на тракторе – отец решил, что стройбатовцы легче согласятся на такую работу, чем гражданские – и я полдня трясся на своём самодельном кране, пока довёз его неспешным ходом до фронта наших работ. Им объяснили, что надо делать, и мы приступили. А после успешной установки нескольких первых столбов, когда мы остановились передохнуть, я увидел ошарашенные лица:

– Ты что, самоубийца? Тебя что, папа так наказал? Зачем ты это всё делаешь?
– А вы что, уже струсили?

Это был убийственный выпад против. Нет, они не трусы. Больше вопросов не было. Но относились они ко мне с тех пор… нет, не то чтобы с уважением, скорей, как к человеку, у которого что-то там в голове не так и с ним лучше не связываться.

Было от чего. Стрела у крана была довольно короткой (боялись, что груз на большом рычаге гидравлика не потянет, поэтому сделали её полутораметровой всего), рычаги самой гидравлики тоже были не так уж и длинны, поэтому возвышавшийся над кабиной столб в пять-семь метров высотой в своей болтанке выглядел со стороны довольно страшновато – он явно нависал над трактором и казалось, что в любой момент может вильнуть в сторону несколько сильней и эту брезентовую кабину снести. Хотя я был уверен в том, что контролирую ситуацию, но какой-то риск, безусловно, был, так что на всякий случай я держал во время работы дверку в кабине открытой – чтоб можно было быстрей выпрыгнуть в случае чего.

Вот эта рискованная работа вкупе со сложностью её проведения и была тем серьёзным испытанием, которое активизировало во мне скрытые мои возможности. Эта работа требовала полной самоотдачи и предельного внимания, работал я зачастую на некой интуиции, на предвидении того, как может сейчас повести себя и машина, и груз, и значительную часть времени пребывал в состоянии обострённого восприятия действительности. Это привело к активизации того духовного потенциала, что от природы был в меня заложен, и действительность я и в самом деле начал воспринимать полнее.

Вплоть до спонтанных выходов в полноту восприятия мира – мир в это время преображался – становился  глубоким, ёмким, насыщенным, красочным. Хотя такие преобразования происходили со мной не непосредственно во время работы на тракторе. Обычно это находило в одиночестве, когда никого рядом не было – в основном, во время рабочих поездок.

Ограничиваться одной лишь установкой столбов необходимости не было, было много и других работ – а у отца обычно велось одновременно два-три участка работ в разных местах – он на своём рабочем грузовике немало времени проводил в разъездах между ними, складами, конторой,  какими-то другими объектами – часто я и дядя Пава (Павел Васильевич - опытный электромонтёр, уже в старшем возрасте, которому отец во всём доверял, и который был его ближайшим помощником) ездили вместе с ним туда, где работа была на данный момент необходимей – так что я нередко оказывался наверху, в кузове грузовика в полном одиночестве, и впереди были час-другой езды по полям к очередному рабочему участку. Вот во время таких поездок на меня порой и накатывало – внутри рождалось что-то близкое к ликованию, и границы мира раздвигались.

Хотя, возможно, это было преждевременно для того времени, и со временем такие вещи перестали происходить. Но уровень несколько более повышенного осознания мира остался. Как осталась и способность несколько более обострённого интуитивного восприятия ситуаций. И позже это часто меня выручало. В том старом мире, для которого я представлял опасность и в котором многое самым непонятным образом оборачивалось против, это было условием выживания.

Да, а на тракторе я проработал не так уж долго тогда. Месяца два с чем-то или около трёх. Относительно быстро набрал достаточный опыт, чтобы обходиться без помощников, и зачастую ставил столбы сам, пока ребята перекуривали в тенёчке. И им было приятно – солдат отдыхает, служба идёт – и мне было так спокойней. В рискованной ситуации всегда спокойней, когда можешь положиться только на себя и не надо учитывать поведения других вовлечённых в эту ситуацию людей. И однажды….

Это был солнечный ласковый осенний день. Мне и до того приходилось уже неоднократно работать под уклоном, когда местность была неровной и трактор приходилось ставить с некоторым боковым наклоном. И сейчас был такой же случай. То ли я понадеялся на свой прежний опыт, то ли…. Хотя там можно было всё же развернуться и поставить трактор ровно. Но я, тем не менее, выпустил опорные лапы без лишних морок с разворотом трактора и начал поднимать столб. Когда столб оторвался от земли, его естественным образом повело в сторону наклона трактора, и я естественным образом нажал на рычаг управления, который должен был смещать этот груз в обратном направлении. Обычно так и происходило, но сейчас…. То ли наклон оказался немного больше, то ли гидравлика уже сработалась окончательно, только столб продолжал своё движение всё в том же направлении. Я продолжал давить на рычаг в надежде изменить ситуацию – увы, этого не произошло, и за три-четыре секунды столб развернул крановую стрелу трактора до упора вбок и начал валить набок сам трактор. Дверка кабины была открыта с той же стороны, на которую трактор начал заваливаться, так что выпрыгивать было некуда, да я бы и не успел, пожалуй – единственное, что я успел, это развернуться в кабине, так, чтобы падать пришлось всё же на руки и ноги, а не боком, хотя это вряд ли меня спасло бы. Трактор наклонился уже явно более чем на сорок пять градусов, когда падавший перед трактором столб грохнулся на землю, петля троса выскочила из крюка, стрела освободилась и трактор выровнялся обратно.

Формально неестественность произошедшего можно объяснить тем, что самортизировала боковая гидравлическая лапа, на которую трактор опирался, и сумела трактор выровнять. Но это слабое объяснение. Там  как-то всё чудом произошло…. Возможно, чудом же меня в эту ситуацию и вовлекло – не знаю, могу только предполагать. Не исключено,  что пришло время прекращать такую работу, и нечто вмешалось, таким вот образом оградив меня от чего-либо дальнейшего, что позже могло бы произойти.

Кроме солдат, свидетелем произошедшего оказался и дядя Пава, вечером он рассказал о произошедшем отцу, и отец принял решение этот трактор таким образом больше не использовать. Хотя я был полон решимости привести в порядок гидравлику и работу продолжить – чем-то она мне всё же нравилась – но отец был не менее решителен в том, что с такой работой надо завязывать. И я долго с ним не спорил, потому что и сам понимал, что если что-то случится, даже не обязательно трагичное, то отцу может выпасть реальный уголовный срок за такие вольности в «работе на благо Отечества».

Вот так эта моя не совсем обычная работа и завершилась.

Отдельный вопрос – почему отец вообще на такую работу решился? Как он позволил мне таким вот образом собой рисковать? Для этого надо знать натуру отца и всю ту складывавшуюся на то время жизнь.

У отца по натуре было что-то вроде пониженного чувства опасности. Он и сам, бывало, рисковал немало ради каких-то совершенных пустяков. И в этом не было ни бравады, ни стремления к риску как таковому. Он этого риска просто не воспринимал или воспринимал его как должное. Ему главное, чтобы показалось интересно. Если что-то его заинтересовывало, то любые опасности отступали на задний план и не воспринимались. Просто натура была такая. Вижу цель, не вижу препятствий – это как раз про него. Естественно, что то же самое он переносил и на меня. И даже меня тем же самым заражал.

Ну, а жизнь…. Складывалась она следующим образом. Отец находился под постоянным контролем КГБ, и жизнь ему кэгэбисты достаточно осложняли. Было это из-за того, что его мать, жившая под именем Фёдоровой Зинаиды Семёновны, была урожденной Романовой Марией Николаевной, спасшейся в своё время дочерью последнего российского императора (эту историю я описываю полней в своей книге), и в КГБ наш род находился на особом учёте. Во время войны она пыталась из под этого контроля уйти, и даже паспортные данные свои изменила (хотя и до войны жила уже не под своим изначальным именем), но последующая наша жизнь показала, что из под контроля ей уйти всё же не удалось. И в КГБ, учитывая потенциальную значимость нашего рода, негласно стремились отцу не давать ни в чём ходу, чтобы он не приобрёл в обществе хоть какого либо значения, и в любой его деятельности пытались вставлять ему палки в колёса (тем более что это было совершенно несложно – согласно позже появившимся данным, на то время в нештатных сотрудниках этой организации был чуть ли не каждый десятый человек в стране). Кроме того, по официальной доктрине страны род Романовых был сборищем неприглядных ничтожеств, поэтому жизнь отца стремились всячески под эту доктрину подгонять. Иначе все эти их происки объяснить трудно.

 

Бабушка моя, Фёдорова Зинаида Семёновна (она же - Романова Мария Николаевна, Великая Княжна Мария), и её сын, мой отец Фёдоров Игорь Семёнович. Фото 1958 года.

Поэтому первую половину своей жизни отцу не удавалось долго проработать ни на одном месте – везде из ничего возникали сложные отношения, его обволакивали ложь, клевета, всевозможные каверзы, должные выставлять его в неприглядном свете. Поскольку достаточно искусных людей вокруг не так уж и много, то часто было довольно наглядно видно, что всё это создаётся явно намеренно. И на окружающих людей он производил странное впечатление: с одной стороны все видели в нём яркую положительную личность, с другой стороны… «Что-то в его жизни не так» – пожимали плечами люди. На каждой из прежних своих работ отцу удавалось проработать по нескольку лет, везде он оставлял о себе память как толковый работник, хороший начальник, замечательный человек, но везде его «съедали», тем не менее. Его с удовольствием брали работать в другое место, потому что в нашей провинции многие друг о друге многое знали, но и в этом очередном «другом месте» всё оказывалось не так в конечном счёте.

Отец. Фото второй половины 60-х годов.

И поэтому, когда отцу выпала возможность работать независимо от всех – отдельная бригада, состоявшая их достаточно подконтрольных работников и работавшая преимущественно в полевых условиях, и далёкое начальство в далёкой Одессе, куда достаточно было раз в неделю (а то и реже) съездить для согласования работ – то он этим местом очень дорожил. И прилагал усилия к тому, чтобы работа шла как следует вне зависимости от неразберихи, проволочек, каверз, которые могли бы кем-то организовываться и которые могли бы как-то его дискредитировать.

А такие каверзы устраивались время от времени и тут. Один из таких случаев лично мне очень хорошо запомнился. Я в то время был ещё в десятом классе, но неожиданно оказался втянут в работу по преодолению возникших неприятностей. Отца тогда озадачили срочной работой в дополнение к уже проводившимся – надо было в течение суток протянуть несколько километров провода куда-то (кажется, на насосную станцию) для обеспечения там телефонной связи. Провод надо было проложить под землёй, и отцу выделили и кабелеукладчик (машина с большим ножом, взрывающим землю на метр с лишним глубины и оставляющая за этим ножом в земле кабель или провод), и нужное количество провода. Отец в тот же день отвёз бухты провода к месту работ, но одна из бухт оказалась бракованной. Провод местами был лысый, то есть изоляция на проводе была уложена не качественно и во множестве отдельных участков провод частично оказывался без изоляции. По складывавшимся тогда обстоятельствам везти провод обратно в Одессу на склад не имело смысла – отец понимал, что его самого постараются обвинить и в порче провода (или в его подмене), и в уклонении от своевременного выполнение работы. К счастью, провод имел обычную полиэтиленовую изоляцию, и отец решил сам допаять лысые места полиэтиленом. Приехал домой уже поздно вечером, установил бухту провода на вертушку для удобной её перемотки, нарезал полосок полиэтиленовой плёнки – и начал эти полоски поджигать и стекавшим расплавившимся полиэтиленом закапывать лысые места. Получилось вполне неплохо. Тогда он озадачил этой работой меня  и завалился спать – утром ему надо было рано вставать и ехать организовывать работу. И я всю ночь не спал, закапывал полиэтиленом бракованные участки провода. Но до утра справился (в школу пошёл, так и не сомкнувши глаз). Отец работу сделал как следует. А потом рассказывал, что когда доложил о том, что телефон в нужном месте работает, то в Одессе не поверили и прислали комиссию проверять эту работу. Комиссию не устроил сам факт работы телефона в новой точке, и она начала замерять величину затухания сигнала на линии. Сигнал оказался в норме, и члены комиссии долго недоумённо между собой переглядывались – придраться было не к чему. Очевидно, что кто-то там выполнял заказ подставить отца под неприятности, разработал для этого свою операцию, но операция не получилась, и неприятности начали плавно перетекать из одного места в другое.

Поэтому отец стремился всегда иметь в запасе у себя побольше дополнительных материалов. Работа предоставляла такие возможности – время от времени удавалось что-то списывать или сэкономить, и у него на складе (а порой и дома) были бухты неучтённых проводов, кабелей,  деревянных столбов, бетонных приставок и множество всего другого. Но всё это шло не на личные потребности или обогащение, а на обеспечение безпроблемной работы.

И зачастую шло не по прямому назначению, а в виде оплаты посторонним крановщикам, экскаваторщикам, перевозчикам и кому угодно ещё за то, что они на собственной (государственной) технике брались для отца выполнять его собственную (государственную) работу.

Один такой случай мне вспоминается остротой своей ситуации. Было это под конец 1974 года, я тогда уже отработал своё на вдохновившем меня на более полноценное восприятие мира тракторе, и мы работали на острове Кислицком (это на Дунае). Остров был приграничным, и мы на нём должны были обеспечить дополнительной связью пограничников. В частности, должны были проложить по дну рукава Дуная, отделявшего остров от суши, кабель для телефонной связи. Кабель для этого предназначался довольно толстый, в бронированной изоляции, должной надёжно предохранять его на дне реки, поэтому уложить его было не так-то просто, и планировалось в связи с этим, что для укладки кабеля Измаильским пароходством будет выделен некий пароходик, с которого кабель можно будет разматывать и опускать в воду. Но что-то в истории с этим пароходиком не складывалось, месяца два прошло, а его всё не было, уж середина декабря была, Дунай мог вот-вот стать под лёд, и работа могла отложиться до весны. А это и не выполненные планы, и не полученные для всего участка премии, и неизвестно какие неприятности для самого отца. То, что он в этих проволочках был невиновен, никого бы не интересовало, был бы формальный повод. Возможно, потому ему эту проволочку и устроили – «уж где, где, а вот тут-то ты у нас выкрутиться не сумеешь».

Отец поступил просто. Договорился частным образом с одним из местных рыбаков, чтобы он на лодке помог нам перевезти через рукав Дуная бухту обычного стального провода – мы бы эту бухту по ходу дела размотали и положили на дно вместо кабеля, потом  привязали бы к концу провода кабель и перетянули бы его на другой берег. Операция была, конечно, рискованной – если бы кабель при этом повредили, то была бы большая проблема, но отец решил рискнуть.

Рыбак поначалу начал отнекиваться, мол, непогода, волна большая, и в ближайшие дни погода вряд ли станет лучше – но отец предложил ему пару больших деревянных столбов (весьма ценный строительный материал в наших безлесых землях), и рыбак согласился. Но, когда мы на следующий день с утра взялись за это дело, погода испортилась ещё больше, и рыбак наотрез отказался участвовать в этой затее. Пришлось пообещать ещё два столба (то, что отец держит обещания, там уже знали), и рыбак не устоял.

Отец уехал по своим рабочим делам, а мы с дядей Павой сели в лодку. Я направлял провод, чтобы он аккуратно ложился следом за лодкой, дядя Пава снимал с бухты виток за витком, чтобы витки плавно распрямлялись без загибов провода, рыбак сидел на вёслах. Волны были под стать морским, и довольно большая рыбацкая лодка плясала на них щепкой. Где-то на середине русла я оторвался от работы и взглянул на рыбака – что-то слишком уж нас мотало – лицо у него было мертвенно-бледным и застывшим, он только грёб что было силы. До меня дошло, насколько ситуация у нас опасна, и больше я от своей работы не отвлекался. Но всё же пронесло, и мы доплыли. Обратно переправляться тем же образом не рискнули, и пошли на пару километров вниз по течению на паромную переправу. Рыбак пошёл вместе с нами, привязав лодку к прибрежным ивам до успокоения погоды.

На следующий день кто-то из местных трактористов за очередную плату «излишками производства» потянул трактором наш провод, и кабель с успехом был перетянут на остров. А за двести километров от нас в далёкой  Одессе в очередной раз недоумевали, как этот Фёдоров умудряется там справляться с безнадёжными делами.

Этим своим качеством отец славился, и его очень ценили. Всё описанное на самом деле было лишь отдельными «вражьими происками». Кроме всех этих подневольных и вынужденных плясать под КГБ-шную дудку, было и немало вполне нормальных людей в тех управленческих сферах, которые с уважением относились к деятельным людям. Кто-то из бывших начальников отца перешёл в пределах треста (в тресте «Дунайводстрой» это было) с повышением на новое место работы и звал отца к себе в Одессу. И даже обещал тут же выделить ему в Одессе квартиру. Но отец отказался от такого, на первый взгляд, соблазнительного приглашения. Он понимал, чем это всё может кончиться, и ему было важней сохранить своё человеческое достоинство в достаточно независимых условиях работы.

Это вообще была не столько жизнь, сколько период преодоления временных напастей. И надо было просто продержаться до тех пор, пока это всё кончится.

Мне вспоминается в связи с этим совсем другой случай. Случай из педагогической жизни моей бабушки Зинаиды Семёновны. Она работала тогда педагогом и воспитателем в одном из детских домов тех наших мест, мама же моя в это время была относительно молодым ещё школьным учителем. И вот, однажды они вместе поехали на какую-то педагогическую конференцию (или слёт учителей, кажется, так это тогда называлось) в областной центр, в Одессу. А на конференции этой бабушка столкнулась с кем-то, кто знал её по прежней жизни. Конечно, там была даже не столько радость, сколько изумление и… умолчание, умолчание, умолчание… все они уже жили в то время под другими именами. Хотя под другим ли именем, точно не скажу – мама позже вспоминала, что это была Минашкина (то ли Ольга, то ли Нина – в последние годы мама уже точно не помнила её имени, но вероятней, что Ольга), знакомая бабушки по её детским годам, работавшая в то время тоже педагогом в Татарбунарском районе Одессой области (то ли в Базарьянке, то ли в Тузлах – это два близко расположенных друг к другу посёлка). Обратно они ехали вместе, и заехали к этой Ольге Минашкиной в гости с ночёвкой. Ночью мама лежала в соседней комнате и хорошо слышала за тонкой перегородкой, как эти две столь далёкие от её жизни женщины предавались воспоминаниям. Вообще, мама ещё тот партизан – по отдельным вопросам из неё и слова не вытянешь, и это был тот самый случай. Но иногда она многозначительно эту историю вспоминала, и вспоминала только одну фразу из их разговора, которая её тогда шокировала. Они много вспоминали о том, как пережили войну, и бабушка моя обронила тогда в сердцах: «Несмотря ни на что, я бы согласилась на третью мировую войну, лишь бы этих коммунистов поскорей уничтожили».

В нашей семье всё время жило понимание и даже предчувствие того, что когда-то эта коммунистическая зараза рухнет, что это «время затмения» надо просто пережить, что из каких-то неведомых высших соображений это всё надо, и надо достойно перенести это время испытаний. И отец руководствовался именно таким мироощущением и не столько устраивал свою жизнь, сколько стремился пережить её достойным человеком. Он понимал, что за что-нибудь его могут даже посадить (было бы у власти такое желание), и иногда говорил в раздумье: «Я и в тюрьме сумею человеком остаться». Главное было – остаться человеком. Вопреки превращающей всё вокруг в низменность «власти гегемона».

Бабушка и отец. Фото 1977 года.

Если большинству то советское время казалось пусть и не лишённой недостатков, но довольно уютной жизнью, то для нас это был грохотавший сквозь ночь Руси товарняк, и надо было только дождаться рассвета, чтобы на ближайшей станции выйти и из этого дурно пахнущего состава, и из этого времени бедствий.

Для нас то время было обернувшимся против нас царством тёмных сил, довлевшим над той жизнью так, что порой казалось, будто сама жизнь оборачивается против. И если мне удалось благополучно то время преодолеть, то во многом и благодаря тому, что у меня неожиданно оказался такой вот своеобразный учитель, активизировавший скрытые мои способности и давший возможность глубже осознавать этот странный и непростой мир.

Впервые обнародовано 17 июля 2014 года:
http://www.liveinternet.ru/users/olfedorov/post331132684/

Дополнение к статье от 11 августа 2014 года:

Недавно побывал на родине, в родительском доме. Случай (случай ли?) свёл меня с человеком, который работал когда-то у отца. Как-то странно там всё в воспоминаниях этого человека выглядело. Он на несколько лет старше меня (как я позже узнал через знакомых, на семь лет), по его словам, работал у отца на участке с 1973 по 1977 год, но я его там не помню, хотя работал там в 1974 году. Впрочем, это не важно, поскольку я многих людей того времени уже с трудом вспоминаю - обычно в процессе работы находилось два-три объекта и работники в связи с этим делились на два-три звена, которые нечасто друг с другом пересекались, так что не мудрено. Мог и забыть. Тем более что некоторые события он описывал более-менее верно.

Нагловатое же... Пришёл ко мне домой по надуманному поводу, представился как Павел Степанович - ну, я тоже назвал своё имя-отчество, но уже через пару минут вовсю зафамильярничал, мол, Олежка, то да сё... Да ладно, стерпел я это ради такого случая. А случай довольно занятный.

По основной своей профессии тех лет был он экскаваторщиком, и у отца тоже якобы работал экскаваторщиком. И при этом оказалось, что как экскаваторщик работал он на экскаваторе "Беларусь" - меня это сразу удивило, потому что в то время там был единственный такой трактор, и я это хорошо знал, поскольку тоже на нём работал. Ну, ладно, думаю, может быть, это он уже после меня на нём работал. Но он вспоминал иначе:

– Сняли мы с Семёнычем с этого "Беларуся" ковш, поставили стрелу с крюком, и я на нём устанавливал столбы...
– Погоди-ка. Да я ведь делал то же самое, – удивляюсь я.

Именно я снимал с него ковш, именно я его ремонтировал, рассказал даже, где ремонтировал и как начинал на нём работать (этого же Павла Степановича там и близко не было в то время). Пробормотал он в ответ что-то невнятное. Ну, хорошо, может, всё же это он уже после меня на этом тракторе работал, и сейчас просто обобщённо так вспоминает о том времени, думаю я. Хотя отец мне не рассказывал, чтобы кто-то после меня на нём работал, как на подъёмном кране – насколько я помню, после этого на него опять ковш поставили – вот тогда, может, он и начал работать на нём экскаваторщиком.

Но дальше оказалось занятней. Через несколько минут воспоминаний (весьма положительных об отце, что приятно было слушать) начал он вспоминать о том, как они тянули на остров Кислицкий через Дунай кабель....

…Я с ним уже не спорил. Дальше я его слушал не столько с интересом, сколько с пониманием. Он явно говорил о событиях, которые я описал в данной статье. Значит, с ней знаком, следует полагать. И почему-то берётся внаглую вот так всё перевирать. А вот на Дунае его тогда просто не было. То событие я хорошо помню и помню всех людей, которые в нём были задействованы – там его вообще не было.

Так отчего же он прямо при мне вот так внаглую взялся это всё переиначивать? Ответ очевиден – работа у него такая. Что-то там опять мудрят наши гэбэшники. Надеются сделать свою погоду на том, что выставят человека, который всё вспоминает иначе и тем самым выставят меня в каком-либо неприглядном свете – мол, нельзя ему верить, этому Фёдорову (значит, понимают, что удержать шило в мешке долго уже не получится – что ж, это уже хорошо). А ко мне он пришёл ради прощупывания ситуации – а вдруг я как-то там отреагирую, что позже им поможет более удачно всё вывернуть в свою пользу. Или где-то так. В общем, что-то они там мудрят. Ладно, пусть мудрят. Практика показывает, что обычно всё у них как-то вкривь и вкось получается в отношении Сына Божьего – но они всё не успокоятся, и им всё мудрится и мудрится. Что-то и здесь у них вкривь пойдёт против них же самих. Это их проблема.

Но история эта помогла полней понять то время и ту ситуацию, в которой находился отец. "Опекали" его КГБ-шники со всех сторон. Оказывается, даже среди своих же работников у него были осведомители, хотя работников там было у него с десяток-полтора человек. И не просто осведомители... Вредители. Время от времени отец сталкивался с непонятными ситуациями – на работе у него то что-то пропадало, то что-то оказывалось повреждено, то что-то оказывалось подстроено на какую-нибудь аварию. И он порой диву давался – на хулиганов не похоже, так со знанием дела всё делается и в такие нужные моменты для нанесения наибольшего ущерба – кому это всё может быть надо? Вроде никого нет среди своих, кто был бы в этом заинтересован и так бы безобразничал... Оказывается, вон оно кто. И вон оно почему. Только сейчас это выходит на поверхность.

Как и многие другие вещи – как-то самопроизвольно многое начинает сейчас раскрываться, увязываться в единую картину, осознаваться глубже. И отстранённо на это наше прошлое глядя, можно поразиться, наверное, под каким негласным прессингом со стороны тогдашней власти мы жили, какие трудности постоянно приходилось преодолевать, как нависало над нами это тысячеглазое и шкодливо тысячерукое КГБ-шное чудище. Обычные люди, как правило, недолго выдерживают в таких условиях. Но у нас явно шла поддержка Свыше. И достаточный оптимизм, и тонус преодоления, и вера в себя, и вера в людей, и вера в то, что вся эта подлая нечеловеческая система изживёт себя и со временем всё станет иначе. Шла явная поддержка. И идёт до сих пор. Почему, собственно, наш род до сих пор и жив. И где-то даже здравствует. Несмотря ни на что.